Из Илиады

"Бессонница. Гомер. Тугие паруса. / Я список кораблей прочел наполовину". Ну это Мандельштам - прочел наполовину. А я вот - полностью. В разных возрастах возвращаешься к "Илиаде", и в каждом возрасте читаешь по-своему. Поэтому в предстоящие дни буду делиться с вами "своей" "Илиадой" - а моя Илиада это не только мощь мысли, но и мощь языка... поэтому с нами будет не только (а иногда и не столько) Гомер, сколько Гнедич. Ну а потом поделюсь с вами моими выписками из древнегреческих мифов, из речей древнегреческих ораторов... что-то в эти дни тянет на древнегреческое. Вы спрашиваете, кто победил? Не помню. Должно быть, греки

О судьбе

На сцене появляется Ахиллес. «Жребий двоякий меня ведет к гробовому пределу:

Если останусь я здесь, перед градом троянским сражаться,

Нет возвращения мне, но слава моя не погибнет.

Если же в дом возвращуся я, в любезную землю родную,

Слава моя погибнет, но будет мой век долголетен».

(…) Так говорил, - и молчанье глубокое все сохраняли,

Речью его пораженные: грозное он им поведал"

О покое

На сцене появляется Диомед: "Слушайте, други, что я предложу вам, одобрите все вы:

Ныне предайтесь покою, но прежде сердца ободрите

Пищей, вином: вино человеку и бодрость и крепость"

Ну прям тост сказал. Правда, дальше будет жестче. Это пока - воскресная передышка

О пирах времен войны Троянской и о желаниях сердца

"Кончив заботу сию, ахеяне пир учредили;

Все пировали, никто не нуждался на пиршестве общем" (...)

"К вечеру в стан пригоните; вина животворного / (…) укротителям коней троянам"

(...) "и пир предлагает им, сердцу приятный. (…) возлияв и испив до желания сердца"

Слишком заботливый старец, - заткнись! Или: С царями плохо вздорить. Напомню, мы в Древней Греции, а не где-нибудь еще. Кипит (десятый год) троянская война. Дряхлый мудрец Нестор читает нотации царю Агамемнону, позволяя себе неуместную откровенность. И огребает в ответ: "Слишком заботливый старец, трудов никогда ты не бросишь!". Пушкин потом разовьет этот сюжет в гениальном "Золотом Петушке" - вершине своего творчества:

"Полно, знаешь ли, кто я?

Попроси ты от меня

Хоть казну, хоть чин боярской,

Хоть коня с конюшни царской,

Хоть полцарства моего". -

"Не хочу я ничего.

Подари ты мне девицу,

Шамаханскую царицу",

Говорит мудрец в ответ.

Плюнул царь: "Так лих же, нет!

Ничего ты не получишь.

Сам себя ты, грешник, мучишь -

Убирайся, цел пока;

Оттащите старика!"

Царь хватил его жезлом.

Старичок хотел заспорить,

Но с царями плохо вздорить"

О радостной гордости

На сцене появляется Зевс: "от всех уклоняся, / он одинокий сидел в отдалении, радостно гордый"

О томности и смутности

"...и томность на душу находит. / Чувства ж его обымает алкание сладостной пищи". На сцене появляется Патрокл: "Смута на душу нашла и на члены могучие томность"

О беге и погибели

На сцене появляется Агамемнон: "Лучше бежа избежать от беды, чем вдаваться в погибель!"

Вечный зов

На сцене появляется Диомед: "В битву пойдем, невзирая на раны: зовёт неизбежность!". Да, а что такое неизбежность, скажи, царь Диомед? Необходимость? Всегда вспоминаю Вильяма Питта: "Необходимость – отговорка тиранов. Она предмет веры рабов"

Чекан на чекан

Думая о мощи Гомерова языка, часто обращаюсь к той оценке, которую дал ему Дион Хрисостом. Сегодня хотел бы поделиться ей с вами, а вы уж решайте, прав ли был Златоуст:

"Искусство поэтов совершенно самобытно и несокрушимо – таково творчество Гомера, который настолько свободно пользовался речью, что не избрал какой-либо единственный способ выражения, а смешал воедино все греческие наречия, до того времени разрозненные, - дорийское, и ионийское, а также аттическое – и сочетал их воедино много лучше, нежели красильщик тканей – свои краски. И он сделал это не только с современными ему наречиями, но и с языками прежних поколений: если от них сохранилось какое-либо выражение, он извлекал его на поверхность, как некую древнюю монету из клада, позабытого владельцем, - и все это из любви к словам!

Он пользовался даже многими словами варварских языков, не избегая ни одного, если оно казалось ему сладким или метким. Он применял метафоры не только из смежных или близких друг к другу областей, но и из весьма удаленных одна от другой, чтобы пленить слушателя и, очаровав, потрясти его неожиданностью; при этом и слова он располагал не обычным образом, одни растягивал, другие сокращал, третьи еще как-нибудь изменял.

Наконец, он показал себя не только творцом стихов, но и творцом слов, ибо для всего находил свои слова: то давал новые имена предметам, то переиначивал известные, как бы накладывая чекан на чекан, ради пущей выразительности и ясности; он не упускал ни одного звучания, но, подражая, воспроизводил голоса потоков, лесов и ветров, пламени и пучины, звон меди и грохот камней и все звуки, порождаемые живыми существами и их орудиями, - рев зверей, щебет птиц, песни флейты и свирели; он первый нашел слова для изображения грохота, жужжанья, стука, треска, удара, он назвал реки «многошумными», стрелы «звенящими», волу «стонущими» и ветры «буйствующими» и создал еще много подобных устрашающих, своеобразных и изумительных слов, повергающих ум в волнение и смятение.

У него не было недостатка ни в каких словах, ни в ужасающих, ни в услаждающих, ни в ласковых, ни в суровых, ни в тех, которые являют в себе тысячи различий и по звучанию и по смыслу; с помощью этого словотворчества он умел производить на души именно то впечатление, которое хотел".

Ну и, конечно, в восприятии Гомера многие из нас (вот и я) зависим от Гнедича. Помните ехидно-пушкинское:

"Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,

Боком одним с образцом схож и его перевод".

Но все мы помним и другое, где Пушкин уже не ерничает, - и я склонен согласиться:

"Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи,

Старца великого тень чую смущенной душой."

На днях я "приглашу" сюда Юрия Павловича Симонова (Вяземского) - послушаем, через его книги, что по этому поводу думает он. То есть продолжение следует. А пока переключаюсь... на Гайану

О богах и даймонах

Перечитываю важную для меня книгу, к которой возвращался в жизни не раз (и вам советую). Это "Происхождение духовности" (М., Наука, 1989) П.В. Симонова, П.М. Ершова, и Ю.П. Вяземского, - он же Юрий Павлович Симонов, мой учитель. Сейчас как раз перечитываю главы Вяземского, с остановкой в Древней Греции. Вот ведь я уже несколько месяцев из тех краёв истории не вылезаю. Мифы... Илиада. Хочу теперь послушать знатока, какая же там духовность. И какие там боги.

Вот, Вяземский обращает моё внимание, что у Гомера очень часто боги называются не «богами», а «даймонами»; Гнедич с Жуковским переводят это слово «демон», но в гомеровских представлениях, по Вяземскому, оно ближе нашему понятию «некое божество» или «божественная сила». Демон тогда появляется, когда очевидно божественное вмешательство, но кто именно вмешивается в людские дела, поступки и мысли – неизвестно или сомнительно.

В более поздней «Одиссее», пишет Вяземский, демоны намного чаще упоминаются, чем в «Илиаде».

Там много о гневе. Потому что о гневе много у Гомера. "Гнев" - первое слово, которое мы встречаем. открывая "Илиаду"... "Отречение от гнева" - целая песнь так называется. Вяземский для начала вспоминает древнеегипетскую мудрость: "Гневающийся подобен городу без правителя, сборищу людей без руководителя, кораблю без капитана». И затем предлагает нам сравнить у Гомера описание эволюции чувств: гнева, который «в зарождении сладостней тихо струящегось меда, скоро в груди человека, как пламенный дым, возрастает!». «Душой ты своей истерзаешься, бешен сам на себя, что ахейца храбрейшего так обесславил», - предупреждает Ахилл Агамемнона в Илиаде, и вот уже в следующей песне «владыка народов» признается Нестору: «я раздражаться, на горе мне, начал». Город без правителя, да.

Юрий Павлович обращает наше внимание на то, как у Гомера в "Илиаде" Гектор отказывается от вина, предложенного ему матерью Гекубой: «Ты обессилишь меня, потеряю я ярость и доблесть». "Ярость и доблесть" - это в переводе Юрия Павловича (в переводе Гнедича: «крепость и храбрость»)