И плывут "кораблики"

Поставить набоковский "Дар"? Мне это казалось чем-то несуразным. Я не представлял свое самое любимое произведение Владимира Владимировича распятым, словно засушенная бабочка, на сцене. Но все-таки пошел смотреть. Потому что поставили Фоменки. Даже несмотря на то, что это уже была работа не Учителя, а ученика.

​

И что? Три часа сорок пять минут, с одним антрактом. Набоковский текст сбережен, - прямо как в радиопостановках (на этой ноте должен был бы появиться Кортасар). Постановка Каменьковича вообще-то и есть радиопостановка. И за это ему поклон. Набоковский текст сохранен. С пиететом. Чуть ли не запятые и многоточия озвучиваются со сцены. Это - хорошо. За скобками первоисточника остался разве что "роман в романе", где Николай Гаврилович Чернышевский листает в ссылке марксов "Капитал", но не читает, складывает из страниц кораблики и пускает их вниз по Вилюю. И плывут кораблики...

В театральной постановке кораблики из "Капитала" по Вилюю не плывут. Изъят Н.Г., лишь пунктиром обозначен "роман в романе". Это - тоже хорошо.

​

Но артисты теряются. Такой всеобъемлющий русский язык, как в "Даре", вряд ли каждому под силу. Исполнитель Федора Годунова-Чердынцева тут теряется особенно. Поэт Кончеев (или тень его), один из ключевых элементов "Дара", - безнадежен. Даже блистательная Полина Кутепова теряется в смутной роли "Критика", - это, пожалуй, то немногое, что режиссер рискнул добавить "от себя"; рискнул, но тут же сам себя и испугался: махина В.В. еще как давит! А, испугавшись сам, и Кутепову испугал, видимо. Отец - это полный провал; и даже шанс, очень театральный, данный в гениально прописанной сцене свидания-столкновения его и Матери в Средней Азии, которую способна была вытянуть Серафима Огарева, - даже этот шанс провален.

​

Амбарцум Кабанян вполне находит себя в роли Александра Яковлевича (тоже Чернышевского), где от сумасшествия до прозрения - один шаг. Из дивных актерских находок, из даров этого вечера - Екатерина Смирнова, играющая Таню, сестру Федора Годунова-Чердынцева. С сестрами у В.В. вообще отношения особые. Найти тут правильную тональность, - и для постановщика, и для актрисы должно быть головоломкой. Смирнова решает ее легко.

​

Тут ждешь даже явления гумилевского Трамвая... но в итоге постановщик сдерживает себя, и ни капусты, ни брюквы, ни Гумилева, ни даже призрака Гумилева... а просто берлинский трамвай и набоковский текст... продолжение радиопостановки с аккуратным сбережением текста. Вообще-то, актеры могли бы оставаться "за кадром". И тогда я был бы совсем рад этим вечером, этим очередным перечитыванием гениального "Дара"...

​

Ну а следом будут несколько моих любимых цитат в подтверждение. Все они, кстати, аккуратно присутствовали в спектакле у Фоменок, - за одно это им искреннее спасибо; вечер в Театре (а театр Фоменко - он остается с большой буквы) - это ведь тот воздух, который расширяет легкие... как сам В.В. в "Даре" говорил о поэзии Пушкина.

​

​

О ВЕСНЕ. "Тяжесть весны совершенно бездарна, - спать, спать!" 

​

О ПУШКИНЕ. "У пушкинского читателя увеличиваются легкие в объеме". 

​

ОБ ИСТИНЕ. "И среди грома глупости, литавров скуки, рабьих великолепий, - маленький ярмарочный писк грошовой истины". 

​

ЧТО ПОШЛЕЕ ВСЕГО НА СВЕТЕ. "И он почувствовал то, что пошлее всего на свете – укол упущенного случая". 

​

О ДОСТОЕВСКОМ. "Обратное превращение Бедлама в Вифлеем – вот вам Достоевский". 

​

О ЛЕТЕ. "Длинное многоточие прекрасных дней, прерываемых изредка междометием грозы".

​

О СВОЙСТВАХ ПАМЯТИ "Странно, каким восковым становится воспоминание, как подозрительно хорошеет херувим по мере того, как темнеет оклад, - странное, странное происходит с памятью… Взамен дивных привидений нам остается веер цветных открыток".

​

ПЯТЕРКА КРЕМЛЕВСКИХ ВЛАДЫК, ИЛИ ВОССТАНИЕ КУРДОВ.

«Он, для кого так называемая политика (все это дурацкое чередование пактов, конфликтов, обострений, трений, расхождений, падений, перерождений ни в чем не повинных городков в международные договоры) не значила ничего, погружался, бывало, с содроганием и любопытством, в просторные недра (…) где рядом с кнопкой «Локарно» была кнопка «локаут» и где в ложно умную, ложно занимательную игру вовлекались разнокалиберные символы: «пятерка кремлевских владык» или «восстание курдов» или совершенно потерявшие человеческий облик отдельные имена (…); это был мир вещих предсказаний, предчувствий, таинственных комбинаций, мир, который в сущности был во стократ призрачней самой отвлеченной мечты». (…)

«Как многим бесплатным болтунам, ему казалось, что вычитанные им из газет сообщения болтунов платных складываются у него в стройную систему, следуя которой, логический и трезвый ум (его ум в данном случае) без труда может объяснить и предвидеть множество мировых событий. Названия стран и имена главных представителей обращались у него вроде как в ярлыки на более или менее полных, но, по существу, одинаковых сосудах, содержание которых он переливал так и этак. Франция чего-то боялась и потому никогда бы не допустила. Англия того-то добивалась… Словом – мир, создаваемый им, получался каким-то собранием ограниченных, безъюморных, безликих, отвлеченных драчунов, и чем больше он находил в их взаимных действиях ума, хитрости, предусмотрительности, тем становился этот мир глупее, пошлее и проще». 

​

О ЗАМУТНЕНИИ ИСТОЧНИКА. "Вдруг ему стало обидно – отчего это в России все сделалось таким глохоньким, корявым, серым, как это она могла так оболваниться и притупиться? Или в старом стремлении «к свету» таился роковой порок, который по мере естественного продвижения к цели становился все виднее, пока не обнаруживалось, что этот «свет» горит в окне тюремного надзирателя, только и всего? Когда началась эта страшная зависимость между обострением жажды и замутнением источника?". 

​